– Но в качающемся корабле это не очень удобно. Мы причалили, я нашел удобное место. Разожгли костры, согрелись, поджарили мяса, выпили пару бочонков эля и развлекались весь вечер. У парней должно быть хорошее настроение перед выходом в открытое море. Но никакого риска. Даже с англичанами.

– Так вот я выбрал место. Полоска берега, окруженная хорошими высокими утесами. Ручей, текущий глубоким оврагом. Поставил на нем с полдесятка людей, чтобы быть уверенным, что никто из девушек не убежит. Поставил людей на утесы с каждой стороны, дал им рог, чтобы сигналили, если появится отряд. И еще дал им веревки, чтобы закрепили в камнях. Если покажется враг, они трубят в рога, отряд из оврага бежит сюда, а они спускаются с утесов по веревкам. Корабли у нас стояли на якоре в море, привязанные за нос и корму – носом к берегу, кормой к якорю и морю. Нам нужно было только подняться, перерубить веревку и поставить парус. Но главное – берег у меня был закрыт со всех сторон, как монахиня.

– Тебе это известно, – сказал Торвин.

Зубы Сигварта снова сверкнули.

– Еще как. Лишь бы не епископ.

– И все же она ушла, – поторопил Фарман.

– Точно. Ну, мы развлеклись. Я делал это с нею на берегу – дважды. Стало темно. Ну, я не хотел ее оставлять, но, понимаете, у парней было десять девчонок, они их все использовали, и я решил к ним присоединиться. Ха, мне ведь было всего тридцать! Я оставил одежду на берегу, посадил женщину в лодку, отплыл ярдов на тридцать, закрепил все, потом нырнул и поплыл к берегу. Да, мне тогда попалась хорошая девушка. Большая, светловолосая. Она сильно шумела.

– Но потом – потом я взял в одну руку жареную ногу, в другую – кружку эля, вокруг храпели мои люди. Сразу за освещенным пространством у нашего костра виднелась на песке какая-то груда, большая груда. Мы подумали, это выбросившийся на берег кит. Но когда мы приблизились, эта штука зафыркала и пошла на нас. Похоже на моржа. Мы попятились, взялись за оружие.

– И как раз в этот момент на одном из утесов закричали. Парень там, его звали Стиг, звал на помощь. Не трубил в рог, а звал на помощь. Как будто дрался с кем-то. Я поднялся по веревке, чтобы посмотреть, что там.

– И что там было?

– Когда я поднялся, ничего. Но Стиг почти в слезах сказал, что на него напал скоффин.

– Скоффин? – переспросил Виглейк. – А это что?

Скальдфинн рассмеялся.

– Тебе следует почаще разговаривать со старухами, Виглейк. Скоффин – это противоположность скуддабальдура. Скуддабальдур – порождение самца-лиса и кошки, а скоффин – кота и лисицы.

– Ну, вот, – продолжал Сигварт, – к этому времени все успокоилось. Поэтому я оставил там Сига, сказал ему, что он придурок, спустился по веревке и приказал всем возвращаться на борт.

– Но когда мы подтащили лодку, женщина исчезла. Мы обыскали берег, я проверил отряд в овраге – те клялись, что с места не сдвинулись и никто тут не проходил. Никто ничего не заметил. В конце концов я так рассердился, что сбросил Стига с утеса: он смеялся. Стиг сломал себе шею и умер. Пришлось платить виру, когда мы вернулись. Но эту женщину я больше не видел – до последнего года. А когда увидел, был слишком занят, чтобы ее расспрашивать.

– Да. Мы знаем, чем ты был занят, – сказал Торвин. – Занятие Бескостного.

– А мы что, христиане, чтобы скулить из-за этого?

– Получается, – сказал Фарман, – что она просто приплыла к берегу. Ты ведь приплыл.

– Ей это пришлось бы делать в одежде, потому что ее одежда тоже исчезла. И не просто к берегу. Долго плыть. Сначала в темное море, чтобы обогнуть утесы. Потому что на берегу ее не было, в этом я уверен.

– Фыркающий морж. Скоффин. Женщина, которая исчезает и возникает с ребенком, – размышлял Фарман. – Все это можно объяснить. Но объяснений может быть несколько.

– Вы думаете, он не мой сын, – вызывающе сказал Сигварт. – Вы думаете, он сын одного из ваших богов. Вот что я скажу вам: я никаких богов не почитаю, кроме Ран, богини, живущей в глубине моря. К ней уходят утонувшие моряки. И эти другие миры, о которых вы говорите, видения, которыми вы хвастаете. Я слышал, что о них говорят в лагере, слышал о вашем Пути. Я думаю, это все от выпивки и дурной пищи, и болтовня одного заражает другого, пока все не говорят о видениях, чтобы не отстать от остальных. В этом не больше смысла, чем в скоффине. Парень – мой сын. Он похож на меня. Он действует, как я – когда я был молод.

– Он действует как человек, – рявкнул Торвин, – а ты – как зверь в течке. Говорю тебе, хоть ты много лет прожил без сожалений и наказания, но таким, как ты, уготована злая участь. Наш поэт рассказал, что видел в аду, в мире Хела:

Сигварт вскочил, положил руку на рукоять меча.

– А я вам напомню стихотворение получше. Скальд Бескостного сочинил его в прошлом году о смерти Рагнара:

– Вот это настоящая поэзия для воинов. Для тех, кто понимает, что такое жизнь и что такое смерть. Для такого всегда найдется место в залах Отина, сколько бы женщин он ни заставил плакать. Поэзия для викингов. Не для сопляков.

В наступившем молчании Фарман спокойно сказал:

– Ну что ж, Сигварт. Мы благодарим тебя за твой рассказ. Мы помним, что ты ярл и член нашего совета. А ты помни, что теперь ты живешь законами Пути, что бы ты ни думал о наших верованиях.

Он снял ограждение и выпустил Сигварта. Ярл ушел, а жрецы принялись негромко разговаривать.

Шеф-который-не-Шеф знает, что тьма вокруг него не прорезалась лучом света уже двести лет. Первое время каменное помещение и почва вокруг освещались фосфоресценцией разложения, видна была молчаливая возня червей, которые поглощали тела, глаза, печень, плоть и костный мозг всех, кто лежит здесь. Но теперь черви уже ушли, трупы превратились в груды сухих костей, твердых и неподвижных, как точильный камень, который лежит под его собственной лишенной плоти рукой. Теперь эти кости лишены своей жизни, они принадлежат ему, так же бесспорно, как ящики и сундуки у его ног и под креслом, как само это кресло – массивное высокое деревянное сидение, на которое он уселся семь поколений назад – чтобы сидеть вечно. Кресло под землей прогнило вместе со своим владельцем, они слились друг с другом. Но фигура по-прежнему сидит неподвижно, пустые глазницы смотрят в землю и за нее.

Он, фигура в кресле, помнит, как его поместили сюда. Выкопали большую яму, туда вкатили корабль, как он и приказал, разместили на полуюте, у рулевого весла, его трон. Он сел на него, положил точильный камень, с вырезанными на нем свирепыми лицами, на ручку кресла, под другую руку положил свой длинный меч. Кивком приказал своим людям продолжать. Вначале они привели его боевого жеребца, поставили мордой к нему и убили на месте. Потом четверых лучших собак, каждой пронзили сердце. Он внимательно следил, чтобы убедиться, что все они умерли. Ему не хотелось делить свою вечную гробницу с заключенными в ней едоками мяса. Потом соколы, каждого быстро задушили. Потом женщины, пара красавиц, они плакали и бились, несмотря на то, что их опоили маком. Их быстро задушили.

Принесли его сундуки, каждый несли двое крепких мужчин, кряхтя от тяжести. Он опять внимательно следил, чтобы не было никаких задержек, нежелания. Они отобрали бы его богатство, если бы посмели. Но не посмеют. Через год курган будет по ночам светиться от разложения; придет человек с факелом, подожжет выходящие из земли газы. Разойдутся рассказы. Все будут бояться могилы Кара Старого. Если это могила для Кара.