Епископ немигающим взглядом смотрел на молодого принца, гневно покачал головой.

– Этого не будет. Писцы, священники, люди, которые записывают твои приказы и подсчитывают доходы: они не будут помогать тебе. Они будут делать то, что скажу я. Во всем твоем королевстве – если ты предпочитаешь называть себя королем, – нет ни одного человека, который умел бы читать и писать и не был бы церковником. Больше того – ты сам не умеешь читать! Как ни старалась твоя святая набожная мать научить тебя!

Щеки молодого принца вспыхнули от стыда и гнева. Он вспомнил день, когда обманул мать. Он заставил священника много раз читать ему излюбленные английские стихотворения и выучил их наизусть. Потом стоял перед матерью, говорил наизусть и делал вид, что читает по книге. Где теперь эта книга? Какой-нибудь священник взял ее. Вероятно, стер написанное, чтобы поверх нанести какой-нибудь священный текст.

Голос епископа продолжал скрипеть.

– Итак, молодой человек, ты во мне нуждаешься. И не только ради знаний моих подчиненных, которые я передаю тебе. Нет, у меня тоже есть союзники и есть старшие надо мной. Ты не единственный христианский король в Англии. Набожный Бургред из Мерсии понимает свой долг. Молодой человек, которого ты изгнал из Норфолка, олдермен Альфгар и его достойный отец Вульфгар, кого изуродовали язычники, – они тоже знают свой долг. Скажи мне, нет ли среди твоих танов и олдерменов таких, которые пойдут за одним из них? Как за королем?

– Таны Вессекса поддержат только человека из Вессекса.

– Даже если им скажут поступать по-другому? Если придет приказ – из Рима?

Это название повисло в воздухе. Альфред смолк, презрительный ответ замер у него на устах. Однажды на его памяти Вессекс уже бросил вызов Риму: когда его брат Этельбальд вопреки правилам церкви женился на вдове своего отца. Пришло слово, были произнесены угрозы. Вскоре Этельбальд умер – никто не знал, отчего, – его жену вернули отцу, королю франков. И тело Этельбальда не позволили похоронить в Винчестере.

Епископ улыбнулся, видя, что его слова попали в цель.

– Видишь, господин король, у тебя нет выбора. И то, что ты делаешь, не имеет никакого значения. Это только испытание твоей верности. Человек, которого ты поддерживаешь, – Шеф, сын языческого ярла, англичанин, выросший как христианин и повернувшийся спиной к христианству, отступник, хуже любого язычника, хуже самого Бескостного, – ему осталось жить всего несколько недель. Его окружили враги. Поверь мне! Я слышал новости, которые до тебя еще не дошли. Прекрати с ним связь. Докажи свою покорность матери-церкви.

Епископ откинулся в своем новом резном кресле, уверенный в своей силе, стараясь укрепить свою власть над этим молодым человеком.

– Может, ты и король, – сказал он, – но сейчас ты в нашем соборе. И должен получить наше разрешение на уход. Иди. И отдай приказы, о которых я говорю.

Неожиданно принц вспомнил стихотворение, которое читал матери годы назад. В этом стихотворении, сочиненном до христианских времен, содержались советы для воинов.

«Отвечай ложью на ложь, – говорилось в нем, – и пусть твой враг, тот, что смеется над тобой, не проникнет в твои мысли. Он ни о чем не будет подозревать, и тогда твой гнев обрушится на него». Хороший совет, подумал Альфред. Может, мне послала его мать.

– Я подчинюсь твоим словам, – сказал он, скромно вставая. – И прошу простить ошибки моей молодости. Я подумаю над твоими мудрыми указаниями.

«Он слаб!» – подумал епископ.

«Он узнал что-то новое?» – думал король.

Для всех, кто его знал, – и для многих, кто не знал, – следы поражения, стыда и позорного бегства среди зимы были ясно видны на лице Айвара Рагнарсона. Его ужасные глаза не изменились, по-прежнему не мигая смотрели они из-под застывших ресниц. Но в них было что-то такое, чего никогда раньше не было: отсутствующее выражение, отчужденность. Айвар был словно человек, у которого всегда одно и то же на уме, и это медленно, болезненно, постоянно отражалось на его некогда кошачьей гибкости.

Гибкость была в его распоряжении по-прежнему, когда он в ней нуждался. Долгое бегство по полям Норфолка к лагерю братьев в Йорке оказалось тяжелым. Люди, которые скрывались, когда проходила Великая Армия, теперь возникали в каждой аллее и на каждой окольной дороге, по которым двигались двое уставших всадников. Айвар и его верный конюх Хамал, спасший Айвара от людей Пути. Шесть раз их поджидали засады разгневанных крестьян, местных танов и пограничников короля Бургреда.

Айвар презрительно расправлялся со всеми ними. Прежде чем они выбрались из Норфолка, он отрубил головы двум крестьянам, ехавшим в повозке. Всадники переоделись в их куртки и плащи-одеяла. К тому времени как они достигли Йорка, количество убитых ими невозможно было сосчитать.

Трое обученных воинов не могут устоять против Айвара, рассказывал Хамал любопытствующим. Он докажет, что по-прежнему он витязь севера.

Да уж, доказывать придется, бормотали слушатели. Карлы Армии высказывались свободно, что было их правом. Ушел с двадцатью долгими сотнями, вернулся с одним человеком. Его можно победить.

Вот этого Айвар не мог забыть. Братья, потчуя его горячим медом перед камином в своих помещениях в соборе, видели это. Они видели также, что их брат, который и прежде всегда был опасен, теперь вообще потерял способность здраво рассуждать. Это не разбило их семейного единства – ничего не может его разбить, но теперь, когда они совещались, их было трое и один, а раньше всегда было четверо.

В первый же вечер они заметили перемену. Молча переглянулись, молча сделали то же, что делали и раньше, не говоря никому из своих людей, не признаваясь даже друг другу. Выбрали девушку, рабыню из Дейла, завернули в парус, заткнули рот, связали и ночью отнесли Айвару, лежащему в ожидании без сна.

Утром пришли и унесли в деревянном ящике, которым пользовались и раньше, то, что осталось. Теперь Айвар на некоторое время успокоится, не сойдет с ума. Но всякий испытывал в его присутствии только страх.

– Идет! – крикнул от входа монах. Он был поставлен у дверей большой мастерской, где монахи Йорка трудились на своих хозяев-союзников. Рабы, потевшие у горна, за клещами и мехами, удвоили свои старания. Айвар убьет всякого, кто стоит без дела.

В дверях появились алый плащ и серебряный шлем. Айвар остановился, разглядывая помещение. Дьякон Эркенберт, единственный человек, чье поведение не изменилось, повернулся к нему.

Айвар ткнул пальцем в рабочих.

– Готовы? – Он говорил на смеси английского и норвежского, жаргоне, усвоенном викингами и церковниками за зиму.

– Достаточно тех и других для пробы.

– Кидатели? И толкатели?

– Смотри.

Эркенберт хлопнул в ладоши. Монахи принялись выкрикивать приказы, рабы потащили машины. Айвар следил за ними с неподвижным лицом. После того как братья унесли ящик, он пролежал неподвижно сутки, закрыв лицо плащом. Потом, как знали все в Армии, встал, вышел и, глядя в небо, крикнул: – Сигвартсон не победил меня! Победили машины!

Он призвал к себе Эркенберта, ученые люди Йорка выполняли все его желания, и работа в мастерской не прекращалась.

Снаружи рабы установили катапульту для стрел в пределах территории самого собора. До противоположной стены оставался целый ферлонг. Точно такая катапульта стреляла во время осады Йорка. У дальней стены рабы повесили большую соломенную цель. Другие лихорадочно настраивали машину.

– Достаточно! – Эркенберт сам подошел к машине, проверил установку стрелы, посмотрел на Айвара, протянул ему ремень, прикрепленный к только что скованному коленчатому рычагу.

Айвар дернул за ремень. Рычаг отлетел в сторону, стрела взвилась в воздух, глухой удар. Глаз не успел проследить за ее полетом – стрела уже вонзилась и торчала, дрожа, в центре мишени.

Айвар отбросил ремень, повернулся.

– Вторая.

На этот раз рабы выкатили вперед странную машину. Как и у толкателя, у нее была деревянная рама из прочных балок. Но зубчатые колеса не наверху, а с боков. Они натягивали одну-единственную веревку и закрепленный на ней деревянный стержень. В конце стержня кожаная праща, едва не касавшаяся земли. Рабы поворачивали рычаги, и стержень дрожал под напряжением.