– Это метатель камней, – объявил Эркенберт.

– Не такой, что разбил мой таран?

Дьякон довольно улыбнулся.

– Нет. То была большая машина, она бросает большие камни. Но для нее нужно много людей, и она может выстрелить только раз. А эта бросает меньшие камни. Никто со дней римлян не делал такие машины. Но я, Эркенберт, покорный слуга Господа, прочем слова Вегеция. И построил эту машину. Она называется онагр. На вашем языке это значит «дикий осел».

Раб положил в пращу десятифунтовый камень, сделал знак Эркенберту.

Снова дьякон протянул ремень Айвару.

– Тяни! – сказал он.

Айвар дернул. Плечо устремилось вверх и ударилось об обитый тяжелый брус. Вся рама подпрыгнула, праща развернулась быстрее, чем в придуманных Шефом «толкателях». Камень перемахнул через двор собора, он не взлетал вверх, а летел горизонтально. Соломенная цель разлетелась. Рабы радостно закричали.

Айвар медленно повернулся к Эркенберту.

– Это не то, – сказал он. – Машины, которые несли смерть моей армии, бросали камни высоко в небо. – Он подбросил булыжник. – Не так. – И швырнул другой в воробьев.

– Ты сделал неправильную машину.

– Невозможно, – ответил Эркенберт. – Та большая осадная машина. А эта против солдат. Вегеций никакие другие не описывает.

– Значит, эти ублюдки из Пути придумали что-то новое. Такое, что не описано в твоих книгах.

Эркенберт, по-прежнему не убежденный, пожал плечами. Мало ли что говорит этот пират. Он даже читать не умеет, тем более на латинском.

– А как быстро она стреляет? – Айвар взглянул на рабов, поворачивавших рычаги. – Говорю тебе, те бросали второй камень, еще до того как первый падал на землю. Эта машина слишком медленная.

– Но зато у нее сильный удар. Ни один человек его не выдержит.

Айвар задумчиво смотрел на упавшую мишень. Неожиданно он повернулся, выкрикнул приказ на норвежском. Подбежали Хамал и еще несколько воинов, оттолкнули рабов, развернули неуклюжую машину.

– Нет! – закричал Эркенберт, бросаясь вперед. Айвар схватил его за горло, стальной рукой закрыл рот.

Люди Айвара повернули машину еще на фут, оттащили немного назад, как приказал их предводитель. По-прежнему без усилий удерживая одной рукой обвисшего дьякона в воздухе, Айвар другой дернул ремень.

Огромная дверь собора, дубовые балки дважды перекрывающие друг друга, на мощных железных петлях, разлетелась во всех направлениях, щепки рассыпались по всему двору. Изнутри послышались вопли, выбегали монахи, кричали в ужасе.

Все смотрели на большую дыру, пробитую камнем.

– Видишь, – сказал Эркенберт. – Это подлинный метатель камней. Он бьет сильно. Его удара никто не выдержит.

Айвар повернулся, презрительно взглянул на маленького монаха.

– Это не настоящий кидатель. Есть еще один, о котором ты не знаешь. Но этот действительно бьет сильно. Сделай мне много таких.

За узким проливом, отделяющим Англию от земли франков, и еще за тысячами миль расположена земля римлян. И там, за воротами собора, большего, чем Винчестер, большего даже, чем Йорк, глубокая тишина. Со времени великих основателей церкви папы пережили много бед и совершили немало ошибок. Некоторые стали мучениками, другие вынуждены были бежать, спасая свою жизнь. Тридцать лет назад князья сарацинов добрались до самих ворот Рима и разграбили базилику святого Петра, находившуюся тогда за стенами.

Больше этого не случится. Тот, кто теперь равен апостолам, наследник Петра, держателя ключей Неба, устремился к власти. Добродетели: скромность, чистота, нищета – это хорошо. Но они не выживут без власти. И его долг перед скромными, чистыми и нищими – добиться власти. И добиваясь ее, ему приходилось многих могучих свергать с их высоких тронов. И все это проделал он, Николай Первый, римский папа, слуга слуг Господних.

Старик с ястребиным лицом медленно гладил кошку, вокруг в молчании сидели его секретари и помощники. Только что был вежливо отпущен глупый английский архиепископ из города в Англии. Странное название у этого города – Eboracum, кажется. Впрочем, из его произношения трудно понять. Папа поручил дежурному кардиналу сопровождать архиепископа, оказывая ему уважение и почести. Но сказал этот человек какую-то чепуху: новая религия, вызов власти церкви, варвары с севера, приобретшие вдруг разум. Паника и навеянные ужасом басни.

Однако это совпадает с другой информацией из Англии. Ограбления церквей. Враждебность. Легкое отступничество. Есть и название для этого. Лишение собственности. Это выбивает основание самой власти. И если об этом станет известно, найдется немало подражателей, да, даже в землях Империи. Даже в Италии. Что-то надо предпринять.

Но у папы и церкви есть и другие проблемы, гораздо более важные, чем борьба английских и норвежских варваров из-за земли и серебра в стране, которой он никогда не увидит. И прежде всего это раздел Империи, великой Империи, основанной Карлом Великим, королем франков, коронованным императором в этом самом кафедральном соборе на Рождество в 800 году, поколение назад. Двадцать лет в Империи царил мир, и враги ее ободрились. Вначале внуки Карла Великого стали сражаться друг с другом, пока не договорились о мире и дележе. Германию одному, Францию другому, а длинную неуправляемую полосу от Италии до Рейна третьему. А теперь этот третий мертв, и треть империи снова делится между тремя, и сам император, старший сын старшего сына, владеет едва девятой частью того, чем правил его дед. И разве беспокоит это императора, Людовика Второго? Нет. Он даже не смог отогнать сарацин. А его брат Лотар? Единственный интерес в жизни – развод с бесплодной женой и женитьба на плодовитой любовнице. Этого он, Николай, никогда не позволит.

Лотар, Людовик, Карл. Сарацины и норвежцы. Земли, власть, лишение собственности. Папа гладил кошку и размышлял. Что-то говорило ему, что здесь, в этой обычной далекой драке, о которой рассказал глупый архиепископ, сбежавший от своих обязанностей, кроется решение всех проблем.

Или он испытывает что-то похожее на страх? Приближается черная туча, она будет все расти и расти.

Папа откашлялся: звук, похожий на треск сверчка. Первый из секретарей тут же обмакнул перо.

– Нашему слуге Карлу Лысому, королю франков. Людовику, королю Германии. Лотару, королю Лотарингии. Карлу, королю Прованса. Ты знаешь их титулы, Теофанус. Всем этим христианским королям мы напишем одно и то же...

– Знайте, возлюбленные, что мы, папа Николай, подумали о большей безопасности и процветании всех христианских народов. И потому приказываем вам, во имя будущего, чтобы вы совместно со своими братьями и родственниками, королями Империи, предприняли следующее...

Папа медленно диктовал. Излагал план совместных действий. Единства. Отвлечения от гражданской войны, которая разрывает Империю на части. Ради спасения церкви и уничтожения ее врагов и даже, если архиепископ Вульфхир сказал правду, ее соперников.

– ...и наше желание таково, – заключил сухой старческий голос, – чтобы в признание службы матери церкви каждый человек в ваших армиях, который примет участие в этом благословенном и освященном походе, должен носить знак креста на своей одежде или доспехах.

– Ты закончишь письмо должными фразами, Теофанус. Завтра я подпишу и запечатаю его. Подбери надежных вестников.

Старик встал, держа кошку, и неторопливо направился в свои частные помещения.

– Здорово он придумал насчет креста, – сказал один из секретарей, деловито переписывая послание собственными пурпурными чернилами папы.

– Да. Он взял это из слов англичанина. Тот рассказал, что язычники, насмехаясь над церковью, носят знак молота.

– Но особенно им понравится насчет процветания, – заметил старший секретарь, усиленно посыпая письмо песком. – Он говорит им, что если они сделают, что им сказано, смогут разграбить Англию. Или Британию. Как она там называется.

– Альфред просит наших миссионеров? – недоверчиво переспросил Шеф.